Предлагаю вашему вниманию уникальную подборку стихов моего домашнего поэта Маэстро Ви, так же известного в очень узких кругах как Jay Early the Poet—Поэт Джей Эрли.
За последние пару лет в двухстах сорока семи открытых тэбах браузера с гугл-переводчиком Джей Эрли-Поэта поднакопилось страниц триста стихов в категории «философская лирика». Я уверена, что чем больше по планете бродит лирических философов, бубнящих странные строчки в свои айфоны, тем лучше—задумчивее и внимательнее—становится планета. Так что, внимайте, друзья, философской лирике и подбадривайте раскладывающего мир на строчки начинающего поэта @jayearlythepoet
Я не знаю, как жить. Я перестала, уже давно, что-то понимать в «этой жизни». Не уверена, что было время, когда понимала. В первые годы, в детстве, была надежда, что придет кто-то, кто, наконец, объяснит, что к чему. Если я что-то и поняла,
то вот что: В своем понимании можно полагаться только на себя. Нельзя ожидать готовый смысл ни от неба, неважно какого великолепного, ни от человека, неважно насколько убедительного. Только сама себе ты можешь изготовить
свой смысл. Я не знаю, как жить. Это значит, что следующая задача по списку: создавать это знание. Жить, замечать, удивляться, вести дневник, культивировать сознание свидетеля, исследователя дикой природы в Глендейле, Калифорния, не вычеркивать ничего из реальности. Даже когда я не знаю, как жить,
Ты пишешь: прости меня за мою грусть, и во мне все сжимается—я хочу обложить тебя облачными щенками и котятами, накормить тебя твоим любимым мороженым, принести тебе новых журналов с завлекающими картинками, подарить книгу с блестящими страницами, посмотреть с тобой самый смешной фильм, спеть тебе веселую песню, купить тебе новый альбом с бумагой, по которой особенно приятно вести синим карандашом. Хочу показать тебе калифорнийские закаты, от которых захватывает дух—с медовым светом в кронах деревьев и малиновыми разводами по всему огромному небу. Хочу рассказать тебе сказку с таким хорошим концом, чтобы у тебя не осталось сомнения, что грусть—бесполезное дело.
Но я далеко от тебя, и из своей далекой дали я говорю тебе: грусти.
Грусти обо всех закатах, которых не увидишь. О любимых людях, голосов которых больше не услышишь, грусти о разговорах, которых больше не будет. Грусти о том, как много боли несет в себе каждый из нас, расплескивая ее даже на самых любимых. Грусти о любви, которой хватило бы на всех, но которую невозможно просто так выпустить в мир безоглядно, чтобы она всех спасла. Грусти о любви, которая никому не понадобилась, и о любви, о которой никому не расскажешь. Грусти о прощальных утрах понедельника и о ленивых воскресных вечерах. Грусти о книгах, на которые не хватит времени, о песнях, которые пролетят мимо тебя. Грусти за себя и за весь мир.
Грусти, не отводя глаз. Грусти без слез. Грусти с солеными ручьями на щеках. Грусти тяжелым выдохом в темноту. Грусти одиноко, чтобы никто не видел. Грусти тихо, спрятавшись подмышку дорогого друга. Грусти так, чтобы сотрясался мир. Грусти в солнечной любви. Грусти в бесконечном тумане. Грусти, увязая в грусти как в зыбучем песке. Грусти, выплывая на поверхность, чтобы глотнуть воздуха. Грусти, пока мир, больной и уставший от самого себя, опускает тебя в колодец без дна. Грусти, пока мир оплетает тебя шелком безысходности. Грусти, пока он переплавляет тебя, милую мою гусеницу, в волшебную бабочку.
Вот такая бабочка, посерединке палочка. Бабочка не простая, бабочка золотая: левое крыло грусть-печаль, а правое крыло—любовь-радость. Черное на золотом, золотое на черном: без безобразия нет красоты, без красоты нет безобразия. Раз: бабочка моя взмахнула крылом. Две девочки смеются, пищат, бегают: поймай ее, поймай, но такую разве поймаешь. Повисла на добром ветре, знает, что куда бы ее ветер ни занес, везде есть место для грусти, везде есть место для радости.
Одна восемнадцатилетняя девочка едет в душном восемнадцатом автобусе по городу М. Город М. щекочет нос тополиным пухом, по-июньскому свежим потом, бензиновым дыханием машин и немного липовым цветом. Спина и попа девочки в промокшем от пота платье липнет к дерматиновому сиденью. Полупустой автобус качает пассажиров, стеклянных от жары.
На важной остановке, возле рынка, в автобус входит женщина в коричневом пальто и перекрученных чулках из хлопка. В обеих руках у нее плетенные авоськи, набитые газетными шариками. В автобусе есть свободные места, но женщина остается стоять в проходе—не держится за поручни, качается вместе с автобусом, балансирует своими авоськами, не падает. Смотрит в себя и в даль. Повторят одно и то же, бормочет: «Жалко их, жалко! Жалко их, жалко!» Пассажиры автобуса смотрят в окно, в потолок, мимо, только не на странную женщину. А девочка, завороженная, хоть и стыдно, не может перестать смотреть:
Кого ей жалко, думает восемнадцатилетняя девочка в восемнадцатом автобусе, кого жалко этой безумной женщине в пальто, с авоськами, набитыми газетными шариками? Кого ей может быть жалко, кроме себя?
Другая девочка едет в том же автобусе—той девочке почти пятьдесят восемь. Она мерзнет в этом городе в июне, и ее не спасает от холода ее старое коричневое пальто. Она смотрит на этих людей в автобусе, что не хотят ее видеть. Ничего не хотят видеть, бедные замученные жизнью люди. Куда бы они ни ехали, они едут от боли, через боль, к всегда еще большей боли—и взяла бы все на себя, да как такое сделаешь. Жалко их, жалко. Жалко их, жалко.
Волшебная бабочка взмахнула золотыми крыльями, и всем стало так грустно, и всем стало так радостно.
1 Время подводить итоги рассказывать сказки засыпать просыпаться надеяться что что-то изменится по велению календаря удивляться такому же, как и в прошлом году, серому небу за окном.
Местная ворона выбрала верхушку самого высокого клена в округе– черный скелет качнулся и успокоился. Местной вороне важно не пропустить чего-нибудь неизбежного— сидит без движенья, одна в монохромном пейзаже, черная на черном, белом и сером.
Веселая синичка скачет по лапам заснеженной елки Как это: куда бы она ни перескочила, везде ее встретит ветка?
Я смотрю из окна.
До нового года еще целый день.
2 Самому важному человеку в моей жизни я хочу сказать: даже не сомневайся. Все будет, будет!
Будет небо и будет солнце. Будут цветы и будет снег. Будут поцелуи и будут слезы. Будут разочарования и будет радость. Галки будут галдеть оголтело, воробьи будут ворошить траву в поисках счастья. Голубки будут оплакивать главное, а совы будут смотреть в будущее и кивать головами.
Синяя нитка вьется, тянется, никогда не рвется. Иногда шерстяная, иногда шелковая, наша с тобой навсегда.
3 Расскажи мне про важное:
Как подарочная бумага осыпается блестками на коленки обещает внезапное:
нечитанную книжку, увлекательную настольную игру, блокнот с чистыми страницами для новых стихов.
И обязательно кто-нибудь задумчивый подарит нам новую песню, в которой мы распознаем благословение солнца проклятья земли мокрые клятвы дождя все что могут нащупать наши неблагородные уши.
Елочка-гномик на чужом подоконнике свесила бантик налево пластиковые иголки гарантируют бессмертье или еще как минимум четыреста пятьдесят беззаботных лет.
Ты пишешь: прости меня за мою грусть, и во мне все сжимается—я хочу обложить тебя облачными щенками и котятами, накормить тебя твоим любимым мороженым, принести тебе новых журналов с завлекающими картинками, подарить книгу с блестящими страницами, посмотреть с тобой самый смешной фильм, спеть тебе веселую песню, купить тебе новый альбом с бумагой, по которой особенно приятно вести синим карандашом. Хочу показать тебе калифорнийские закаты, от которых захватывает дух—с медовым светом в кронах деревьев и малиновыми разводами по всему огромному небу. Хочу рассказать тебе сказку с таким хорошим концом, чтобы у тебя не осталось сомнения, что грусть—бесполезное дело.
