(из писем далекому нежному другу)
Если ты думаешь, что ты можешь что-то сделать,
и если ты думаешь, что ты не можешь что-то сделать
—ты прав.
~Генри Форд
… А ты помнишь, как ты училась ездить на велосипеде?
У меня было так: мне было девять лет, велосипед назывался «Аист». Он был новым, красного цвета. «Подростковый», с уважением говорила о нем бабушка Нина. В деревне таких ни у кого не было: еще чего, покупать дорогую вещь специально для подростка! Все ездили на взрослых, в основном видавших виды, почти разваливающихся, велосипедах. Даже мальчишки, ноги которых еле-еле доставали до педалей, выгибались под рамой. Моего красненького «Аиста» бабушка взяла на прокат в деревенском КБО, «комбинате бытового обслуживания», в котором сама же была заведующей. Осенью того года мы с сестрой должны были пойти в школу в соседней деревне, в двух километрах от бабушкиного дома—добираться туда на велосипеде было бы быстрее и веселее, чем пешком.
Дедушка Коля выводил велосипед на дорогу медленно и торжественно—он уважал новые механизмы. Несколько минут он провозился с высотой сиденья, заставил меня примериться, убедился, что мои ноги удобно достают до педалей.
«Ну что, давай, залезай, крути»,—сказал он мне и похлопал ладонью по седлу. Я взобралась на велосипед—дедушка поддерживал его за багажник—и попыталась нащупать педали. Велосипедное седло, хоть и выглядело мягче острого треугольника на спортивном велосипеде двоюродного брата Сашки, больно врезалось в кожу между ног. Я поставила обе ноги на педали—и немедленно потеряла равновесие, начала заваливаться, еле успела спрыгнуть. «Ну что ты!»—сказал дедушка. Было видно, что он мной недоволен.
Дедушка выдержал со мной полчаса. Как только он переставал поддерживать велосипед, я теряла баланс и начинала падать. Когда дедушка понял, что «села и поехала» не про меня, он сначала курил, наблюдая за моими бесполезными попытками, а потом плюнул в сухой песок на обочине: «Гэтыя дзеуки!» И ушел.
Мы с велосипедом остались друг с другом один на один. Я снова и снова залезала на него, прокручивала педали два или три раза, начинала заваливаться и спрыгивала. В одну сторону—от бабушкиного с дедушкой дома, мимо соседских дворов, некрашеных деревянных заборов, цветущих лип, в сторону бабушкиной работы, того самого КБО, из которого прикатили «Аиста». Потом еще метров тридцать до выкрашенного в темно-красный цвет деревенского магазина. Разворот—и обратно. И так несчетное количество раз, целый день, до самого вечера, пока совсем не стемнело, и бабушка не загнала домой: «Халера такая, каму гавару, цёмна ўжо, ідзі спаць».
Той ночью мне снилось, как мы с братом Сашкой ехали на велосипедах в заброшенный панский замок в соседнюю деревню, смотреть на серебристых карпов в секретном пруду. О замке и карпах знал только Сашка, мой брат-первооткрыватель. Мы ехали через старый парк с высоченными елями, которые заслоняли летнее небо. Я проснулась раньше, чем мы успели доехать до секретного пруда. Как бы мне хотелось, чтобы все это—и замок, и высоченные ели, и пруд с карпами—было правдой!
Я встала, быстро оделась, вышла во двор. Небо было в розоватых подтеках, было по-утреннему холодно, тоскливое место в животе хотело вернуться в теплую постель. Коров только-только выгнали пастись. Бабушка закончила кормить свиней и возвращалась, гремя пустыми ведрами, чтобы поспать еще часок до того, как проснется дом и внуки. Я вывела на дорогу своего влажного от росы, озябшего за ночь «Аиста».
+++++
Я вспомнила про то, как я училась ездить на велосипеде, когда читала книгу «Проснись и живи!» Доротеи Бранде. Бранде пишет о нашей подсознательной воле к поражению (will to fail) и о том, что мы так боимся боли, сопровождающей движение, что мы делаем все в наших силах, только бы ее не чувствовать. Мы не знаем, как чувствуется успех, но свою боль, как в шкатулках, бережно храним в наших шрамах. Вечная синица в руке: мы отказываемся от главного в жизни из-за страха боли.
Выход, который предлагает Бранде, простой: Act as if it were impossible to fail. Действуй так, как будто бы поражение невозможно.
Для Бранде это «действуй как будто поражение невозможно»—не самообман, а инструкция к действию. Идея пришла к ней, когда она читала книги по популярному в начале двадцатого века в США гипнозу. В частности, работы Frederic W. H. Myers, который писал, что гипноз действует на людей как стирание памяти. Гипноз замедляет воспоминания о предыдущих неудачах и таким образом отпускает на волю способности, нужные в данный момент. Гипноз—это всего лишь состояние, когда человек верит, что может что-то сделать, и поэтому делает. Для Бранде введение себя в состояние «я могу»—это работа с воображением. Перед началом действия ты вспоминаешь и представляешь себя в состоянии, когда ты все могла, и действуешь из того состояния.
У каждого из нас есть такой драгоценный момент, состояние восторга и неограниченных возможностей. Момент, когда поражение невозможно.
Нужно только вспомнить его и как ты чувствовала себя тогда, и действовать оттуда.
Мне легко было вспомнить такой момент. Девятилетней мне, которая училась ездить на велосипеде, не приходилось уговаривать себя, что она «может». Она знала, что может. Все в деревне умели ездить на велосипеде. Шестилетние мальчишки изгибались под рамами взрослых велосипедов; седовласые деды проезжали мимо с граблями и вилами, примотанными шпагатом к багажнику и раме; женщины всех возрастов и телосложений балансировали с корзинами и ведрами на руле. Если все эти люди умели ездить на велосипеде, не было причин, по которым у меня могло не получиться.
+++++
Иногда мне кажется, что я недостойна той девятилетней девочки. Большую часть своей жизни я провела в состоянии «не могу». Не так давно я читала книгу Михайи Чиксентмихайи «Творчество: Поток и психология открытий и изобретений »—эта цитата оттуда, принадлежит изобретателю Джейкобу Рабинову:
«Когда я приступаю к новому изобретению, я проделываю такой трюк. Я называю его Доказательство Существования (the Existence Proof). Это значит, что ты принимаешь решение считать то, над чем ты работаешь, возможным. Если ты так не думаешь, ты даже не будешь пытаться. Я всегда принимаю решение не только считать, что это можно сделать, но и что я могу это сделать».
Я прочитала это и с грустью оглянулась на мои поражения—те из них, которые случились на старте из-за решения, что «я не могу». Поражения, когда я решала не идти, не подавать, не отсылать, соглашалась на снисходительную отметку пониже. Все равно все лучше меня, чего мне рыпаться. Ядовитый голос, иногда изнутри, иногда снаружи, всегда готовый подпеть, помогал: «А ты чего хотела? Ты же не можешь».
+++++
Много лет назад одной из больших личных побед стало для меня освоение навыка слепой печати. Я выросла в докомпьютерную эпоху, и все детство и юность пределом моих мечтаний была печатная машинка.
«Нет силы воли, только нужда», сказал какой-то умный человек. Только освоив печать вслепую, я поняла, насколько это было мне необходимо: с прозой у меня никогда не сложилось бы «от руки»: я пишу слишком медленно; рука устает слишком быстро; мозг включается раньше положенного—я не могла продвинуться дальше одной страницы.
Но для того, чтобы научиться печати вслепую, мне пришлось перешагнуть—перетащить себя, проплакать, пробить себе путь лбом—через несколько своих «не могу».
Первое «не могу» появилось после первой попытки. Мне было шестнадцать, когда я пыталась с наскоку по книжке освоить механического монстра с путающимися артритными пальцами в ординаторской травматологического отделения, где работал папа. «Не могу» укрепило позиции после второй попытки, в этот раз на специальных курсах—в комнате без окон с черными машинками на деревянных столах по периметру—так что студентки сидели лицом к стене. У всех вокруг меня получалось, а у меня—нет. Я не успевала и все меньше верила, что когда-нибудь смогу успевать. Я по-настоящему «не могла».
Третий, «пан или пропал», подход, я предприняла, когда у меня впервые появился собственный компьютер. Я установила специальную программу и начала каждый день делать упражнения. Зачастую я усаживала себя за компьютер ночью, со слезами, огрызаясь себе же в ответ—я рыдала, материлась на фыву и олдж, повторяла «я могу, я могу, я могу», и продолжала. Занималась месяца три, пока не получилось. Должно было получиться. Потому что—просто поверь мне—каждый из нас может научиться всему, чему захочет. Вопрос в количестве времени и подходов, которые лично тебе, в контексте твоей жизни, придется на это потратить, и в твоей решимости делать или не делать эти подходы.
+++++
Ты не представляешь, как долго я «пыталась» написать это письмо. Вот прямо сейчас я решила его дописать, каким бы оно не вышло.
Понимаешь, когда я думаю про то, что «я могу»—это решение, я чувствую горечь и разочарование в себе. Потому что: если ты знаешь, что все дело в твоем решении мочь, почему ты не всегда можешь принять это решение?
Какая-то другая нужна сила духа, чтобы каждый раз, падая с велосипеда, принимать решение обратно на него залезать?
Но та девочка, которая девятилетняя я—у нее нет силы духа. Она просто не может представить себе, что она не может.
+++++
Я хочу поставить точку. Ставлю. И вот еще одну. Продолжаю писать.
Я думаю об энергии—той, которую Михайи Чиксентмихайи в книжке про поток называет psychic energy. Энергия как личное время-внимание. Которое я сначала трачу на убеждение себя, что я «не могу», а потом на убеждение себя обратно в «я могу». Удивительно ли, что у меня так мало сил остается на собственно работу?
Может быть, это имел в виду Лао Цзы, когда говорил про не-делание? Большинство моих действий—даже не осуществленных, а мысле-действий—но на которые я трачу энергии больше, чем на настоящее действия—это вот такое создание электрических волн и потом их нейтрализация.
+++++
Ах да, про велосипед! К концу третьего дня постоянных попыток мое тело наконец поняло, как это—создавать равновесие движением. Я его освоила, моего «Аиста»! Уже через час, на другом конце деревни, возле здания почты, куда я поехала на велосипеде, чтобы отправить радостное письмо родителям, я свалилась в канаву, сбила в кровь обе коленки и обидно обожглась крапивой. Все лето я продолжала падать, и мои колени и локти цвели изумрудом зеленки. Но в сентябре я поехала в школу на велосипеде и повезла на багажнике младшую сестру.
+++++
Давай я тебе (и себе) еще раз это скажу: Ты все можешь, можешь!
Помнишь, когда у Гарри Поттера впервые получилось вызвать своего телесного патронуса оленя? Заклинание «экспекто патронум» срабатывает только у самых сильных, самых опытных магов. В «Узнике Азкбана», кто-то неизвестный спасает Гарри от дементоров. Сначала Гарри думает, что это был его отец, но потом понимает, что это он сам себя спас…из будущего. Там, в будущем, когда у него получилось вызвать патронуса, он объяснил это так: Я знал, что я могу это сделать, потому что я это уже сделал.
Сейчас, когда я заканчиваю это эссе-письмо и нажимаю кнопку «Publish», я делаю это потому что знаю, что где-то есть я, которая это уже сделала.